В эти дни в Кемерове с гордостью анонсируют новый проект: майнинговая ферма и электростанция к ней общей стоимостью 5 миллиардов рублей. Обещают, что окупится за четыре года. Казалось бы, хорошая новость — наконец-то не просто везти уголь, а создавать на его энергии что-то современное. Но за этим фасадом скрывается горькая ирония и настоящая трагедия всего региона.
Этот проект — не прорыв, а лишь жалкая капля в море упущенных возможностей, символ того, как за последние десятилетия в Кузбассе украли его законное будущее.
Еще в начале 2010-х годов прогрессивные инженеры и отраслевые эксперты предлагали совершенно иное видение развитие региона и угольной отрасли. Зачем вести уголь за 4 тысячи километров, сжигая на этой логистике колоссальные бюджетные деньги, если можно превращать его в чистую энергию и продукцию с высокой добавленной стоимостью прямо здесь, на бортах разрезов?
«Себестоимость электроэнергии, вырабатываемой непосредственно на бортах угольных разрезов, могла бы быть в разы ниже сетевой — на уровне 1-1,5 рубля за кВт-ч против средних по стране 4-5 рублей, — заявил в 2015 году в интервью «РГ» ведущий научный сотрудник Института энергетических исследований РАН Виктор Кудрявый. — Это создало бы невероятное конкурентное преимущество для любого энергоемкого производства».
Речь шла не о фантазиях, а о реальных технологиях: псевдоожиженное слоевое сжигание с КПД до 95%, подземная газификация, парогазовые циклы. С такой дешевой энергией Кузбасс мог бы стать мировой площадкой для алюминиевых заводов, дата-центров, углехимических производств и, да, того же майнинга, но в масштабах, не сопоставимых с нынешними скромными планами.
Вторым актом этой драмы стала углехимия. В 2018 году гиганты «Сибур» и «СУЭК» даже анонсировали грандиозный проект комплекса глубокой переработки угля стоимостью 300 миллиардов рублей.
Тогдашний вице-премьер Дмитрий Козак приводил убийственную для сырьевиков цифру:
«Переработка 10 млн тонн угля в химическую продукцию дает экономический эффект, сопоставимый с экспортом 50-70 млн тонн рядового угля».
Это было объявлено стратегическим путем для всей отрасли.
Почему же ничего не было построено?
Ответ прост и циничен: модель сырьевого хищничества оказалась проще и выгоднее для узкой группы собственников. Зачем вкладываться в дорогие и сложные переделы, если можно было «рубить быстрые деньги» на экстенсивной добыче и экспорте?
Их прибыль искусственно поддерживалась всей государственной системой. Железнодорожные тарифы на перевозку угля сдерживались. По данным РЖД, реальная стоимость перевозки тонны угля из Кузбасса в порты Дальнего Востока превышала 3800 рублей, но угольные компании платили лишь около 2500. Разницу в 1300 рублей с каждой тонны — а это десятки миллиардов в год — доплачивало государство, то есть все российские налогоплательщики.
До 80% угля экспортировалось через офшорных трейдеров, что позволяло выводить основную прибыль из-под российского налогообложения. По оценкам FinExpertiza, только за три года (2019-2021) бюджет недополучил порядка 450 миллиардов рублей налогов на прибыль.
Пока можно было просто копать и продавать, не было никакого стимула думать о будущем. Уникальная природа Сибири превращалась в индустриальную пустыню — за 20 лет в Кемеровской области было нарушено и не рекультивировано свыше 150 тысяч гектаров земель. Пропускная способность Транссиба, которая могла бы зарабатывать сотни миллиардов на транзите дорогих азиатских товаров в Европу, на 40% была забита дешевым углем.
Итог закономерен. Цифры катастрофы
Сегодняшнее падение цен на уголь — не внезапная случайность, а закономерный финал этой порочной тридцатилетней схемы. Мы можем подсчитать цену этого предательства будущего.
Прямые потери бюджета исчисляются сотнями миллиардов рублей ежегодно — это и недополученные налоги, и прямые дотации на логистику. Упущенная выгода от несозданных производств — это уже триллионы. Переработка хотя бы 30 млн тонн угля в химическую продукцию по примеру южноафриканской компании Sasol могла бы приносить дополнительно 500+ миллиардов рублей добавленной стоимости в год.
Дешевая энергия могла привлечь в регион энергоемкие высокотехнологичные производства, создав десятки тысяч высококвалифицированных рабочих мест.
Вместо этого мы получили кризис моногородов, убитые ландшафты и технологическое отставание. Как отмечает ведущий аналитик Союза нефтегазопромышленников России Дмитрий Холкин, пока Китай строил заводы по переработке угля, мы грузили сырье в вагоны.
«Себестоимость переработки тонны угля в олефины в Китае — $150, а наша прибыль с экспорта тонны угля — $20. Математика простая», — констатирует он.
Что делать теперь?
Экономист, профессор ВШЭ Евгений Коган считает, что нынешний кризис создает «уникальное окно возможностей». Но нужна не точечная игрушка за 5 миллиардов, а федеральная программа переформатирования угольных регионов с объемом инвестиций от 500 миллиардов рублей.
Среди необходимых мер эксперты называют национализацию активов неэффективных собственников, полную отмену субсидий на экспортную логистику и введение рентного налога в пользу регионов, а также беспрецедентные налоговые каникулы для любого производства, которое придет на смену умирающей добыче.
Новая майнинг-ферма — это попытка залатать дыру в тонущем корабле пластырем. Это горькое напоминание о будущем, которое уже было возможно, но оказалось разменяно на сиюминутную прибыль.
И самое интересное и печальное в том, что современные технологии углехимии и переработки в России есть! Они из институтов и лабораторий уже тридцать лет утекают в Китай, где находят себе применение.
Да и деньги тоже есть, если учесть, что до 60% от прибыли собственники угольных предприятий выводят минуя российский бюджет в офшоры, фактически грабя страну.
Пока не будет признана и переломлена системная ошибка всей государственной политики, Кузбасс так и будет метаться между умирающей добычей и микроскопическими проектами, безнадежно проиграв битву за свое будущее.
